Дми́трий Алекса́ндрович При́гов - русский поэт , художник , скульптор . Один из основоположников московского концептуализма в искусстве и литературном жанре (поэзия и проза).

Родился в семье интеллигентов: отец - инженер, мать - пианистка. Его родители, немецкого происхождения, были вынуждены в 1941 г. сменить национальную идентичность. Дмитрий Пригов, позже подолгу живший в Германии, по замечанию близко его знавшего Игоря Смирнова , так и не заговорил на немецком языке .
По окончании средней школы работал некоторое время на заводе слесарем. Потом учился в Московском высшем художественно-промышленном училище им. Строганова (1959 -1966 ). По образованию скульптор .
В 1966-1974 годах работал при архитектурном управлении Москвы .
В конце 1960 - начале 1970-х годов идейно сблизился с художниками московского андерграунда . В 1975 году был принят в члены Союза художников СССР . Однако в СССР до 1987 года не выставлялся.
С 1989 года - участник московского Клуба Авангардистов (КЛАВА ).
Стихи Пригов сочинял с 1956 года. До 1986 года на родине не печатался. До этого времени неоднократно печатался за границей с 1975 года в русскоязычных изданиях: в газете «Русская мысль», журнале «А - Я », альманахе «Каталог».
В 1986 году после одного из уличных выступлений был принудительно направлен на лечение в психиатрическую клинику, откуда его освободили благодаря вмешательству известных деятелей культуры внутри и вне страны.
Впервые Пригов участвовал в выставке в СССР в 1987 году: его работы были представлены в рамках проектов "Неофициальное искусство" (Выставочный зал Красногвардейского района, Москва) и "Современное искусство" (Выставочный зал на Кузнецком мосту, Москва). В 1988 году у него состоялась первая персональная выставка в США – в чикагской галерее Струве. Впоследствии его работы многократно показывались в России и за ее пределами, в частности, в Германии, Венгрии, Италии, Швейцарии, Великобритании, Австрии.
Первый поэтический сборник Пригова – "Слезы геральдической души" - вышел в 1990 году в издательстве "Московский рабочий". В дальнейшем Пригов опубликовал книги стихов "Пятьдесят капелек крови", "Явление стиха после его смерти" и прозы – "Только моя Япония", "Живите в Москве".
Пригов - автор большого числа текстов, графических работ, коллажей , инсталляций , перформансов . Неоднократно были организованы его выставки. Снимался в кино. Участвовал в музыкальных проектах, одним из которых, в частности, была «организованная из московских художников-авангардистов» пародийная рок-группа «Среднерусская Возвышенность». Участники группы, по их утверждениям, брались доказать, что в русском роке музыкальная составляющая не имеет никакого значения и что слушатели всего лишь реагируют на ключевые слова в тексте. С 1993 по 1998 гг. Пригов неоднократно выступал с рок-группой «НТО Рецепт», которая использовала его тексты в своем творчестве.
Ведущие лирические образы поэтики Пригова - «милиционер» и абстрактный «он». Лирические герои смотрят на мир глазами советского обывателя. Главными прозаическими текстами Пригова являются две первые части незавершённой трилогии, в которой автор испробует три традиционных жанра западного письма: автобиография в романе «Живите в Москве», записки путешественника в романе «Только моя Япония». В третьем романе должен был быть представлен жанр исповеди.
Общее количество стихотворных работ Пригова - свыше 35 тысяч. С 2002 года Дмитрий Пригов вместе со своим сыном Андреем и его женой Наталией Мали участвовал в группе акционного искусства Prigov Family Group .
Скончался в ночь на 16 июля 2007 года в 23-й московской больнице вследствие осложнений после инфаркта. Похоронен в Москве, на Донском кладбище .

Вехи

1940
родился 5 ноября 1940 года в Москве. Oтец - инженер, мать - пианистка. Родители, немецкого происхождения, были вынуждены в 1941 г. сменить национальную идентичность. Фамилия Пригов немецкая – русифицированное имя Priehoff
В детстве болел полиомиелитом

1956
начал сочинять стихи

1959–1967
учился в Московском высшем художественно-промышленном училище им. Строганова. Специализация – скульптор

1964
Свадьба с Надеждой Георгиевной Буровой

1965
Поселяется в Беляево

1966 Рождение сына Андрея

1967–1974
работал при архитектурном управлении Москвы. Занимался оформлением детских площадок

1970 - 1979
вместе с женой, Надеждой Буровой, преподававшей английский язык на
экономическом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова, создал Английский театр, для
которого писал пьесы и ставил спектакли. Этот опыт режиссерской работы повлиял
на все дальнейшее творчество Пригова, открывая возможности по-новому работать
с пространством сцены, стиха, графического листа

1975
был принят в члены Союза художников СССР
познакомился с Виктором Кривулиным
С 1975 года печатался за границей в русскоязычных изданиях: в газете «Русская мысль», журнале «А - Я», альманахе «Каталог».

Примерно в середине семидесятых Орлов и Пригов сделали свою мастерскую общественной площадкой, где регулярно происходили литературные чтения или показ новых работ.
Об одном таком вечере вспоминает Михаил Айзенберг: Год, видимо, 1976. Фотографировал, как мне кажется, Орлов. Хотя на одном снимке присутствует и он, но я помню только этих семерых участников встречи.
На этом вечере тоже читали стихи по кругу, но характер встречи был другой, более камерный. Похоже, был в ней (встрече) и какой-то дополнительный стратегический смысл. Вероятно, Д.А. прикидывал: не получится ли «группа»? «Группа» не получилась.

1978
знакомство с Львом Рубинштейном

1981
Nouvelles tendances dans l"art non officiel russe 1970–1980 (Group Exhibition). Centre Culturel de la Villedieu, Élancourt, France

1984
Les Russes au present (Group Exhibition). Le centre culturel de la Villedieu, Élancourt, France

1986
после перформанса «Обращения к гражданам» направлен на принудительное лечение в Психиатрическую клинику, откуда был скоро освобожден благодаря протестам деятелей культуры.

1987
Документа VIII (Documenta VIII) (коллективнaя выставка). Кассель, Германия
Ретроспекция творчества московских художников. 1957–1987 (коллективнaя выставка). Любительское общество Эрмитаж, выставочный зал на Профсоюзной, 100, Москва
Объект-1 (коллективнaя выставка). Выставочный зал на Малой Грузинской, 28, Москва
Творческая атмосфера и художественный процесс. Первая выставка Клуба Авангардистов (коллективнaя выставка). Выставочный зал Пролетарского района на Восточной ул., Москва
Неофициальное искусство (коллективнaя выставка). Выставочный зал Красногвардейского района, Москва
Современное искусство (коллективнaя выставка). Выставочный зал на Кузнецком мосту, Москва

1988
Boris Orlov, Dmitry Prigov. Struve Gallery, Chicago, USA
Ich lebe – Ich sehe (Kollektivausstellung). Kunstmuseum, Bern, Switzerland
Glassnost. Die neue Freiheit der sowjetischen Maler (Ausstellung Zeitgenossischer Russischer Kunst). Kunsthalle, Emden; Galerie Valentien, Stuttgart, Germany
Nowe ruskie (Новые русские, коллективнaя выставка). Palac Nauki i kultury, Warszawa, Polska
Геометрия в современном искусстве (коллективнaя выставка). Выставочный зал Красногвардейского района, Москва
2-ая выставка клуба Авангардистов. Выставочный зал Пролетарского района, Москва
ИсKUNSTво I. Kunstlerwerkstatt im Bahnhof Westend, West Berlin, Germany
Лабиринт (коллективнaя выставка). Московский Дворец молодежи, Москва

1989
С 1989 года - участник московского Клуба Авангардистов (КЛАВА).
St. Louis Gallery of Contemporary Art, St. Louis, USA
Lesung von D. Prigov im Buchladen (Media-Park). Köln, Germany
Jenseits des Streites – Neue Kunst aus Moskau (Kollektivausstellung). Krings-Ernst Galerie, Cologne, Germany
Дорогое искусство (выставка Клуба Авангардистов). Московский Дворец молодежи, Москва
Abend im Atelier von I. Kabakov (I. Bakstein, D. Prigov, B. Groys, N. Nikitina, V. Sorokin, A. Kosolapov, V. Kabakova, Schriftsteller Sascha Sokolov). Kurze Lesung von D. Prigov am 23.6.
Spazierganz durch Aachen (D. Prigov, N. Nikitina, M. Podominskaja)
Neue Kunst aus Moskau – Labyrinth. Катовице, Польша; Schloß Wotersen bei Hamburg, Germany; Schloss Bennigsen, Hannover, Germany
Novostroika (Group Exhibition). Institute of Contemporary Art, London, UK
Москва – Третий Рим (коллективнaя выставка, Mosca:Terza Roma). Sala Uno, Rome, Italy
СССР сегодня (коллективнaя выставка). Aix-la-Chapelle, France

1990
член Союза писателей СССР
Русский. Галерея Садовники (выставочный зал Красногвардейского района), Москва
Шизокитай: Галлюцинация у власти (выставка Клуба Авангардистов). Строительный павильон ВДНХ на Фрунзенской наб., Москва
В сторону объекта (коллективнaя выставка). Галерея Садовники (выставочный зал Красногвардейского района), Москва; Stedelijk Museum, Amsterdam, Netherlands
Von der Revolution zur Perestrojka (Kollektivausstellung). Kunstmuseum Luzern, Switzerland
CCCР сегодня (коллективнaя выставка). Musee d"Art Moderne, Saint-Etienne, France
Советское концептуальное искусство (коллективнaя выставка). Tacoma Art Museum, Tacoma, USA
От Революции до Перестройки (коллективнaя выставка). Liljevalchs konsthall, Stockholm, Sweden

1990–1991
Between Spring and Summer: Soviet Conceptual Art in the Era of Late Communism. Tacoma Art Museum, Tacoma; Institute of Contemporary Art, Boston; Des Moines Art Center, Des Moines, USA
In de USSR en Erbuiten (Group Exhibition). Stedelijk Museum, Amsterdam, Netherlands

1991
100 возможностей, Inter Art, Berlin, Germany (100 Möglichkeiten. Installationen für eine Putzfrau und einen Klempner. Inter Art Agentur für Kunst, Berlin, Germany)
Berichte über das heilige sowjetische Russland. Krings-Ernst Galerie, Cologne, Germany
Советское искусство (коллективнaя выставка). BiNationale (Israelische – Sowjetische Kunst um 1990). Kunsthalle Düsseldorf, Germany; The Israel Museum, Jerusalem, Israel; Центральный Дом художника, Москва
MANI Museum – 40 Moskauer Künstler. Karmeliterkloster, Frankfurt am Main, Germany
Metropolis (Kollektivausstellung). Martin-Gropius-Bau, Berlin, Germany
Библия и современное искусства (коллективнaя выставка). Доминиканский монастырь, Франкфурт (Dominikaner kloster, Frankfurt am Main, Germany)
Kunst Europa (Kollektivausstellung). Kunstverein Hannover, Germany
Современные русские художники (коллективнaя выставка). Auditorio di Galicia, Santiago de Compostela, Spain.

1991–1993
Rosa e giallo / Gelle e rose (Group Exhibition). Galeria Pieroni, Roma, Italy; Le Creux de l’Enfer, Thiers, France; La Criée, Halle d’Art Contemporain, Rennes, France; Artcenter, Tir, Italy

1992
Соц-aрт (коллективнaя выставка). Музей В. И. Ленина, Москва
Ex USSR (Бывший СССР, коллективнaя выставка). Groninger Museum, Groninger, Netherlands (Голландия)

1993
С 1993 по 1998 гг. выступал с рок-группой «НТО Рецепт», которая использовала его тексты.
Пушкинская премия фонда Альфреда Тепфера, Гамбург, Германия (Hamburg, Germany)
Der Schlaf der Walküren gebiert schlafende Ungeheuer (Сон валькирий пробуждает спящие ужасы.) Kunstwerke, Berlin, Germany
Тройное усердие (совместно с Андреем Филипповым и Юрием Альбертом). Выставочный зал На Солянке, Москва
Weber Galerie, Münster (Галерея Вебера, Мюнстер), Germany
Deutschsein?: eine Ausstellung gegen Fremdenhass und Gewalt (Kollektivausstellung). Kunsthalle, Düsseldorf, Germany
Von Malewitsch bis Kabakov: Die russische Avantgarde im 20. Jahrhundert. Museum
Ludwig in Josef-Haubrich Kunsthalle, Cologne (Кёльн), Germany
Судьба текста 1 (совместно со Львом Рубинштейном и Владимиром Сорокиным). L-галерея, Москва
Русское искусство 20 столетия (коллективнaя выставка). Josef-Haubrich-Kunsthalle, Cologne (Йозеф-Хаубрих-Кунстхалле, Кельн), Germany

1994
Компьютер в русской семье. Галерея Гельмана, Москва
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Drei. Kunstverein Ludwigsburg, Germany
Сталинское. Галерея М. Гельмана, Москва
Ленинградский буддизм. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Dinner in der Galerie Inge Bekker, Köln (R. Zwirner, S. Anufriev, E. Barabanov, D. Prigov, V. Komar, I. und G. Chuikov, N. Nikitin, E. Degot, J. Albert)
5 Bienalle der Papierkunst (Kollektivausstellung). Leopold-Heusch-Museum, Düren (Дюрен), Germany
Fluchtpunkt Moskau (Kollektivausstellung). Ludwig Forum, Aachen, Germany
ISEA - 5th International Symposium on Electronic Art. Helsinki, Finlande
II Cetinjski Bijenale. Cetinje, Montenegro (Crna Gora)
Остановка в Москве (коллективнaя выставка). Ludwig Forum, Essen, Germany
Воображаемый отель (коллективнaя выставка). Leipzig, Germany

1995
Судьба текста 2 (совместно со Львом Рубинштейном и Владимиром Сорокиным). L-галерея, Москва
Воля и представление как покой и воля. Галерея М. Гельмана, Москва
Performance Prigov-Tarsov. Eingangsworte von B. Groys, München, Germany
Fredsskulptur 1995 (Group Exhibition). Skanderborg, Sweden
Экспозиция московского музея современного искусства (коллективнaя выставка). Людвигсхаффен (Ludwigshafen, Germany); Музей Альтенбурга (Altenburg, Germany)
Kunst im verborgenen. Nonkonformisten Russland 1957–1995 (Kollektivausstellung). Wilhelm-Hack-Museum, Ludwigshafen am Rhein; documenta-Halle, Kassel; Staatliches Lindenau-Museum, Altenburg, Germany; Центральный выставочный зал «Манеж», Москва (Manege Central Exhibition Hall, Moscow)
Gwangju Biennale 1995 (Group Exhibition). Gwangju, South Korea (Кванджу, Южная Корея)

1995–1996
Dmitrij Prigow: 1975–1995. Städtisches Museum, Mülheim an der Ruhr, Germany; Ludwig Múseum, Budapest, Ungarn; Musée d’Art Moderne, Saint-Etienne, France

1996
Monstropologie (Монстропология). Krings-Ernst Galerie, Cologne, Germany
Russisches Tibet (Русский Тибет), Wewerka Pavillon, Munster, Germany
Способы разрешения бесконечно малых величин (совместно с Владимиром Куприяновым). XL-галерея, Москва
Линия жизни. Галерея М. Гельмана, Москва
Галерея XL (коллективнaя выставка). Москва

1997
Таинственные свидетели мистерий (Mysteriöse Zeugen des Mysteriums). Krings-Ernst Galerie, Cologne, Germany
Выставка в галерее Фриджерио Милеси (Galleria Frigerio Melesi), Лекко, Италия (Lecco, Italy)
Выставка в Университетском музее Амстердам (коллективнaя выставка). Амстердам (Amsterdam, Netherlands)
Русский центр (коллективнaя выставка). Будапешт (Budapest, Hungary)
Выставка в галерее Hohentahl (коллективнaя выставка). Берлин (Berlin, Germany)
Performance Prigov-Pschenitchnikova. Galerie Diana Hohenthal, Berlin, Germany
Pivovarov, Prigov, Makarevich, Jelagina. Krings-Ernst Galerie, Cologne, Germany

1998
Courageous Teddy Bear. Centro Arte Contemporanea Spazio Umano, Milan, Italy
Series. Velta Gallery, Moscow (Серии. Галерея Велта, Москва)
Erscheinung aus dem Nichts. Krings-Ernst Galerie, Cologne, Germany
Мерцающая темнота, IFA- Galerie, Берлин, Германия
7 Biennale der Papierkunst. Leopold-Heusch-Museum, Düren, Germany
Карманные выставки (коллективнaя выставка). Галерея Митьков, Санкт-Петербург
Монстры (коллективнaя выставка). Галерея Гельмана, Москва
Истончающиеся идеологемы (коллективнaя выставка). Art Fair, Манеж, Москва

1998–2001
Preprintium (Kollektivausstellung). Staatsbibiliothek, Berlin; Neues Museum Weserburg, Bremen; Museum für Literatur am Oberrhein, Karlsruhe, Germany; Oesterreichische Nationalbibliothek, Vienna; Minoritenkloster, Graz, Austria

1999
Посещает Японию по приглашению Токийского университета; здесь устраивает перформансы, выступает с местными поэтами, художниками и музыкантами; результатом путешествия стала тоже книга «Только моя Япония»
Число русской литературы. Галерея Obscuri Viri в зале Росизо, Москва; 2000 ICA (The Institute of Cultural Affairs, Sapporo, Japan
Pulsierendes Schwarz. ifa-galerie, Berlin, Germany
Число русской литературы. Галерея Obscuri Viri в зале Росизо, Москва
Первые Приговские чтения в Крымском клубе (июнь)
Die Menschen mit einem dritten Auge. Krings-Ernst Galerie, Cologne, Germany (Люди с третьим глазом, Галерея Крингс-Эрнста, Кельн, Германия)
Ars Aevi: Internacionalni project. Museum of Contemporary Art Sarajevo, Sarajevo, Bosnia
Галерея Hohenthal (коллективнaя выставка). Русский центр, Берлин, Германия
Экспозиция по поводу открытия музея в Сараеве (коллективнaя выставка). Sarajevo, Bosnia (Сараево, Босния)

2000
ICA, Саппоро, Япония
Генеральное немецкое число. Выставочный зал На Каширке, Москва
Генеральное число. Koln Messe, Cologne (Кельн), Germany
Перформанс и Генеральное число биеннале в Валенсии. Валенсия, Италия (Valencia, Italy)
Предуведомление. Культурный центр Дом, Москва
Performance Prigov-Pschenitchnikova-Vinogradov. Essen, Germany
Перформанс Мой Wagner. Опыт реконструкции феномена Рихарда Вагнера ʹГибель боговʹ. Культурный центр Дом, Москва.
Инсталляционные проекты, Дом, Москва
Фото-материалы, Дом, Москва

2001
Вагина Малевича (Malevich’s Vagina). Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Определение Блоковского числа в пределах генерального числа Русской литературы как части Генерального мирового числа. Музей-квартира А. А. Блока, Санкт-Петербург
Фантомы инсталляций (коллективнaя выставка). Gallery White Space, Лондон, Великобритания
Медиапривет (коллективнaя выставка). Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

2002
С 2002 года Дмитрий Пригов вместе со своим сыном Андреем и его женой Наталией Мали участвовал в группе акционного искусства Prigov Family Group.
Phantom Installations. University Art Gallery, University of Pittsburgh, Pittsburgh, USA
Russian Patient (Group Exhibition). Freud Museum, London, UK
Генеральное число Frankfurt Messe (коллективнaя выставка). Франкфурт (Frankfurt am Main, Germany)
Портрет Фрейда и Генеральное число теории Фрейда (коллективнaя выставка). Музей Фрейда (Freud Museum), Лондон, Великобритания

2003
Dmitrí A. Prigov. Ausstellungsraum Klingental, Basel, Switzerland
In the Presence of a Stranger. Galerie ArtPoint, Vienna, Austria
(В присутствии постороннего, Muzeum Quertire (Kultur Kontakt), Wien, Austria)
Berlin-Moskau / Moskau-Berlin 1950–2000 (Kollektivausstellung). Martin-Gropius-Bau, Berlin, Germany

2004
Видение Каспару Давиду Фридриху русского Тибета. (Caspar David Friedrich’s Vision of Russian Tibet). Государственная Третьяковская галерея, Москва
Monster und… Galerie Sandmann, Berlin, Germany
Берлин-Москва / Москва-Берлин 1950–2000 (коллективнaя выставка). Государственный исторический музей, Москва
Poeta pingens / Писатель рисующий (коллективнaя выставка). Государственный литературный музей, Москва
Мой Кабаков (коллективнaя выставка). Stella Art Foundation, Москва
face/off. Mediale Körperphantasien (Kollektivausstellung). Kunstverein Pforzheim e.V., Pforzheim, Germany

2005
Цитаты из разных контекстов. Галерея Улица О. Г. И., Москва
Phantom Installations. White Space Gallery, London, UK
Сообщники (коллективнaя выставка). Государственная Третьяковская галерея, Москва

2006
On the Boundary of the Black. Museo Laboratorio d’Arte Contemporaneo, Rome, Italia
Ручное рисование (совместно с Дмитрием Цветковым). Крокин-галерея, Москва
Фантомы инсталляций (Phantom Installations). Галерея Грифон, Ижевск, Россия
Книга. Центральный Дом художника, Москва
Jörg Immendorff (Kollektivausstellung). Ludwig Forum für internationale Kunst, Aachen, Germany

2007
Верю! (коллективнaя выставка). Центр современного искусства Винзавод, Москва
Соц-aрт (коллективнaя выставка). Государственная Третьяковская галерея, Москва; La Maison Rouge, Paris, France
Мыслящий реализм (коллективнaя выставка). Государственная Третьяковская галерея, Москва
Горе от ума (коллективнaя выставка). Государственный литературный музей, Москва
Приключения «Черного квадрата» (коллективнaя выставка). Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Планировалась совместная акция с группой Война, о которой Алексей Плуцер-Сарно написал:
"(...) в июне 2007 года группа Война предложила Дмитрию Александровичу Пригову совместную акцию, в рамках которой группа должна была затащить мэтра, сидящего в запертом несгораемом железном шкафу по лестнице на 22 этаж общежития МГУ. (Железный сейфовый шкаф раздобыть не удалось, перед акцией было решено воспользоваться советским дубовым шкафом). Война взяла на себя «вознесение» поэта, запертого в советском шкафу по лестнице университетского общежития «Дом студента» на Вернадского. Многопудовый железный шкаф мы должны были затаскивать вручную на 22 этаж целый день. Пригов должен был читать стихи прямо из шкафа. Но не просто читать, а вторить собственному поэтическому саундтреку, разносимому динамиками по лестничным пролетам. Шум этого саундтрека представлял собой как бы неизменный сакральный потусторонний голос. Которому вторил голос живого поэта, запертого в железной «клетке». Пригов поднимался бы все выше и выше, сквозь этажи воспетого им всеобщяжного быта. Но акция, назначенная Приговым на 7 июля 2007 года, была 5 июля запрещена деканом Мироновым, а на следующий день Пригов перенес инфаркт и вскоре скончался. Публичный запрет последнего произведения Дмитрия Александровича Пригова – это вечный позор МГУ и лично декана философского факультета. Анонс Дмитрия Александровича к этой акции на его сайте стал его последним произведением." (http://plucer.livejournal.com/208289.html)

В ночь на понедельник 17. 7. в Москве, в кардиологическом отделении 23-й (Яузской) больницы, Дмитрий Александрович Пригов скончался

В четверг 19 июля 2007 года Дмитрий Пригов после отпевания в храме Святителя Николая в Толмачах похоронен на Донском кладбище Москвы. Поминки проходят в клубе "Билингва"

2008
Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста! (Citizens! Please Mind Yourselves!) Московский музей современного искусства, Москва
Arbeiter der Kunst. Galerie Sandmann, Berlin, Germany

2009
I Приговские чтения (РГГУ, МОСКВА)

2010
Основан международный Фонд Дмитрия Пригова как «Фонд развития инновационного искусства, литературы, философии и гуманитарных наук им. Дмитрия Пригова»

2011
открытие Учебно-научной Лаборатории им. Д. А. Пригова при Учебно-научном центре новейшей русской литературы Института филологии и истории РГГУ
Дмитрий Пригов: Дмитрий Пригов (куратор Дмитрий Озерков). Выставка в рамках 54-й Венецианской биеннале современного искусства, Университет Ка"Фоскари (Ca’ Foscari), Venezia

2012
Эрмитаж открывает Зал Пригова; к открытию зала состоится 6–8 ноября международная конференция «IV Приговские чтения» и фестиваль «Дни Пригова в Государственном Эрмитаже».

2014
16 мая - 9 ноября выставка
ДМИТРИЙ ПРИГОВ. ОТ РЕНЕССАНСА ДО КОНЦЕПТУАЛИЗМА И ДАЛЕЕ, Государственная Третьяковская галерея и
Фонд развития инновационного искусства, литературы, философии и гуманитарных наук им. Дмитрия Пригова

С 28 мая по 15 июня в галерее "Беляево" проходила выставка "Дмитрий Пригов – Герцог Беляевский. Гений места"

2016
С 17 июня по 30 октября в Star Summer Palace (Прага, Чехия) проходила выставка "Гавел - Пригов и чешская экспериментальная поэзия". Организаторами выставки стали Музей чешской литературы, Библиотека Вацлава Гавела и Фонд Дмитрия Пригова.

С 13 сентября 2016 года по 27 марта 2017 года в Центре Помпиду (Париж, Франция) открыт зал, в котором представлены ранние графические работы, стихограммы, объекты, работы на газетах, видео и инсталляция Дмитрия Александровича Пригова.

Фотография: andyfreeberg.com

На выставке «Дмитрий Пригов: от ренессанса до концептуализма» в Третьяковской галерее, пожалуй, впервые можно оценить объем наследия Пригова. Его мир состоял из повторяющихся сюжетов, переходящих из десятилетия в десятилетие, и предельно узнаваемых героев: «бедная уборщица», огромный глаз, ауры и бестиарий, а также стихограммы и работы с газетами. При этом Пригов оставил колоссальное число произведений, многие из которых он даже не подписывал, что создало некоторые проблемы в работе над выставкой.

Арт-критик

«Пригова следует воспринимать не как писателя, который еще немного рисовал (ну как Пушкин этим баловался), а как художника, который делал художественные произведения в том числе и в слове, в перформансе. В противном случае его литературная практика покажется довольно традиционной. Сейчас происходит некая «борьба за душу» Пригова, издается канонический для России свод его сочинений (первый том пятитомного собрания сочинений, «Монады», был выпущен в 2013 году. - Прим. ред. ), про который известно, что он не будет полным. Мне весьма интересно, какая часть его наследия там будет пропущена или отодвинута на поля и каким в итоге предстанет его образ. Пригов - один из крупнейших русских писателей и художников, и у таких фигур (Маяковский - самый яркий пример) всегда бывает интересная посмертная судьба, иногда с поразительными поворотами. Посмотрим».

Галерист

«Когда-то мы делали проект «Конверсия», одним из аспектов которого было использование художниками техники. У Пригова была такая теория, что русские используют технику всегда не по назначению. Вот, например, когда Петр Первый впервые привез из Голландии эти замечательные токарные станки и раздал их боярам - мол, пользуйтесь, повышайте свою квалификацию, - то они и выбросить их не могли, и как этим пользоваться, не знали. Поэтому они у них либо стояли в самом центре избы как некая демонстрация близости к царю, либо их использовали в качестве груза, когда квасили капусту. Так вот, Пригов создал проект «Компьютер в русской семье», это была серия фотографий, где он показывал, как русский человек пользуется компьютером. Ну, например, девушка смотрит в экран, как в зеркало; компьютер украшают всякими рюшечками; мужчина использует его как подставку, чтобы удобнее было завязывать шнурки. В общем, компьютер в русской семье - это было почти что домашнее животное или табуретка».

куратор ретроспективы Пригова в Третьяковской галерее

«Все спрашивают - а почему у нас инсталляция с динозавром? У Пригова история с динозавром - это всего лишь один эскиз. Но для меня было важно показать именно динозавра. Есть такая серия «Для Джорджика» - это серия наклеек, которую он создал для своего внука и написал к ней стихи: внук очень любил динозавров и ничего другого не любил. Не хотел читать Пушкина, Лермонтова - и Пригов адаптировал Пушкина под динозавров. Вместо «мой дядя самых честных правил» писал «мой динозавр самых честных правил». Но динозавр для Пригова - это еще и фигура абсолюта, «Парк юрского периода», все что угодно. Здесь мы видим существо, которое свободно существует в пространстве, которое для него не предназначено. Он не укладывается в нашей голове, но свободно может пройти сквозь стену. Это что-то, что больше нас. Художники XX века всегда уходили от этой темы, их, как правило, мало интересовала классическая красота религиозного искусства, а Пригов эти темы вдруг начинал сквозь себя активно прокручивать. Этот динозавр во многом передает ощущение столкновения с тем, что больше тебя и выходит за границы твоего понимания.

Пригов издевался над музеем как храмом искусства со своими жесткими устоявшимися законами - в частности, в серии «Для бедной уборщицы». Надо сказать, всегда у людей, мало знакомых с творчеством Пригова, возникает, как правило, один вопрос: «Это про религию или про что?» Как про «Черный квадрат» всегда спрашивают, это искусство или нет. Пригов постоянно вызывает религиозные ассоциации. Надо понять, что такое глаз, который смотрит отовсюду с его работ. Это, с одной стороны, божественное око, а с другой стороны, он означает власть. Также этот глаз может означать зрителя - это то, на что ты смотришь и что смотрит на тебя. Чтобы понять эту ситуацию, надо осознать, что ты не уборщица, а еще один участник художественного процесса».

Перформансы

Пригов занимался перформансом на протяжении всей своей жизни, и многие из них не были задокументированы. В 2002 году сын художника Андрей и его жена Наталья Мали пригласили Пригова работать совместно. Так была создана группа «ПМП» (Пригов–Мали–Пригов), или Prigov Family Group, - еще один важный эпизод экспансии поэта в пространство современного искусства.

Галерист

«У Пригова был такой перформанс. Он взял цитаты из Евангелия и напечатал их сам в виде объявлений: там, где обычно снизу гармошкой печатают телефоны, он указал, откуда они взяты - Евангелие от Матфея, такая-то страница. Чтобы человек, прочитав это, мог найти по этой памятке в Евангелии понравившийся кусочек. Он ходил и расклеивал их на остановках, среди объявлений о потерянных собаках, поисках работы и аренде квартир. Его тут же забрали деятельные органы. Через некоторое время выяснилось, что он известный художник, по его поводу могут быть проблемы с иностранными дипломатами и т.п. Они решили его отпустить, но перед этим сказали: «Мы вас отпускаем, но у нас к вам огромная просьба: на будущее объясните, как нам отличить художника от сумасшедшего или диссидента?» Пригов сказал очень важную вещь: «У вас нет никакого способа, потому как художник - это и сумасшедший, и диссидент. Единственное, что вам нужно, - знать имена художников». И по большому счету это относится не только к органам, но и к любому не включенному в художественный контекст человеку, который первый раз встречается с искусством.

В рамках медиа-оперы «Россия» Дмитрий Пригов учит кота выговаривать название нашей страны

Художник

«Наше творческое знакомство началось с того, что я хотела снять видеотриптих «Потаенная слеза» (туда входили фильмы «Дитя и смерть», «Набоков» и «Последний поцелуй»). Из-за частых разъездов Пригова фильмы снимали частями у нас дома, на протяжении двух лет. Пригов быстро адаптировался к образу, обожал камеру и любил дурачиться. Он дополнял мои идеи своими, и мы всему учились друг у друга. Это всегда было очень интенсивно. Затем мы решили отснять фотопроект «Семья навсегда». Над ним мы тоже работали несколько лет, и постепенно у нас образовался архив из совместных работ. В 2004 году нам предложили сделать персональную выставку в московском ГЦСИ с некоторыми нашими перформансами, показанными на мониторах, фотосерией «Семья навсегда» и жи­вым перформансом «Я третий». В последние годы Пригов много работал с черным цветом, с образом смерти, с теологической символикой. Он обожал дадаизм и восхищался Малевичем. Вообще, его интересовали все гении. Даже тоталитарные лидеры и серийные убийцы».

Поэзия

В пору застоя, когда публиковать стихи было невозможно, выходом для поэта были домашние выступления. Пригов часто выступал со своими стихами в мастерской Бориса Орлова и участвовал в еженедельных собраниях поэтов, писателей и критиков, которые проходили во второй половине 1970-х в квартире Михаила Айзенберга.

Поэт

«В один из дней 1977 года мой приятель-художник предложил: «Пошли завтра в одну мастерскую. Там будет читать поэт Пригов».

Такого нет поэта, - уверенно ответил я.

Отчего ж это нет?

Во-первых, я всех поэтов уже знаю, а во-вторых, не бывает такой фамилии.

Так давай сходим и проверим.

Пошли. Много народу, в том числе знакомого. Появился и тот, кто называл себя поэтом Приговым. Сел за столик, разложил маленькие машинописные книжечки. Гул затих. Поэт начал: «Здравствуйте, товарищи! («Товарищи» - это нормально, это соцарт, все понятно.) Сначала немного о себе. Я родился в Москве. Мне тридцать семь лет, возраст для поэта роковой…»

Ровно в этот самый момент (ей-богу, не вру!) со стены сорвалась огромная картина в массивной раме и с невероятным грохотом брякнулась прямо за спиной выступавшего. Общее оживление, кое-кто зааплодировал. Картину от греха подальше сослали в другую комнату.

Так мы познакомились, потом подружились. И дружили мы ровно тридцать лет».

Художник

«В 1967-м Пригов окончил Строгановку и расстался с академическим искусством. До 1972-го он работал чиновником в архитектурном управлении Москвы, а затем пришел ко мне в мастерскую. Это время я называю «период улицы Рогова». Для нас обоих это ­были годы интенсивного пластического поиска. Уже тогда для Пригова-поэта была важна изо­бразительная сфера. В середине 1970-х он начал создавать свои «стихограммы», где словообразование переходило в новую пластическую форму. А с 1980 года постепенно стала появляться популярность. Началось все с публикации его стихов в американском альманахе «Каталог». С этого момента он становится предметом внимания со стороны властей. До начала перестройки его преследовали - мы жили по соседству, и Пригов прятал у меня свой архив. Расцвет его поэтического таланта, на мой взгляд, приходится на период с 1973 года, когда он начал работу над циклом «Исторические и героические песни», и до перестройки. Начиная со второй половины 1980-х его поэзия существовала в форме акций и перформансов - эти тексты нужно оценивать уже совсем по другой шкале».

Поэт

«Мы познакомились весной 1975 года: я пришел в их общую с Борисом Орловым мастерскую на Димино чтение. Ли­тературные чтения там проводились регулярно, регулярным стало и мое появление. Мы постепен­но подружились. Некоторые его отзывы о стихах поражали невероятной тонкостью и каким-то глубинным пониманием существа дела. Через пару лет Д.А. стал приходить на наши четверги и, как правило, приносил новую машинописную книжечку. После зачтения оставлял ее на память, и у меня в какой-то момент оказалось изрядное собрание таких книжечек. Но однажды я дал их почитать своим знакомым, а там как раз случился обыск. Так и пропали книжечки.

Выпить с ним не удавалось и в начале знакомства. Дима пил только пиво - и то в ограниченных количествах. Наши необузданные нравы того времени окорачивало даже само его присутствие - и то полубрезгливое недоумение, с которым он относился к пьющим людям. (Так этнограф искоса наблюдает обычаи дикарей.) Но думаю, что это еще и следствие его ранних болезней - отсутствие того излишка здоровья, которое можно легко и неразумно потратить.

Но при общем замедлении и закисании жизни - какое это было удивительное и тревожное зрелище! Словно горящий куст под мелким дождичком».

Писатель

«Началось с того, что году в 1977-м, наверное, в мастерской у Эрика Булатова я прочитал его стихи. Это было днем, мастерская была залита таким ровным солнечным светом, и вот стихи… они сильно задели. Они сразу заставили почувствовать, что это сильный поэт, которому есть что сказать - и сказать принципиально новое. Я их перечитывал, и, как всякие стихи на бумаге, они как бы нерукотворны - то есть ничего не могут сказать о человеке, который написал их; и в разговоре с Булатовым я не мог из его описаний понять, кто такой Пригов. Тем более он относился к нему несколько настороженно. Через пару лет я попал на чтения в подпольном салоне и увидел Пригова: он читал целый вечер свои тексты, и это было очень сильное, яркое впечатление. Я увидел удивительно современного поэта - поэта, язык и мышление которого опережают течение советского времени, который своим явлением как бы разрывает окружающую действительность. Он был в джинсах и белой рубашке. На эту рубашку падал весь вечер свет лампы - и была удивительная перекличка с теми белыми страницами, на которые тогда падал свет мастерской. Это были ожившие стихи в образе Пригова. Он был олицетворением этих текстов, он буквально за них отвечал - и ментально, и телесно. Часто бывает, что автор абсолютно не совпадает с собственными текстами - ты видишь его и не понимаешь, каким местом он все это написал. Тут было полнейшее совпадение творца и текстов. Этот вечер один из ярчайших в моей жизни. Такое редко случается».

Музыка

Нечто среднее между авант-рок-группой и перформанс-проектом, группа «Среднерусская возвышенность» во второй половине 80-х стала предметом локального культа в кругах, связанных с неофициальным искусством. «Среднерусская возвышенность» давала концерты нечасто, но на них постоянно можно было услышать фирменный приговский «крик кикиморы».

Художник

«В одном из главных концертов «Среднерусской возвышенности» в Доме медиков участвовал Никита Алексеев. Никита играл на саксофоне, а потом уехал и, как Дер­жавин Пушкину лиру, передал саксофон Дмитрию Александровичу Пригову, который тут же отломал от сакса мундштук. Только его он себе и оставил. Но, надо сказать, он в него все время неистово дудел, кричал кикиморой. Так что инструмент попал в надежные руки и губы. Крик кикиморы стал альтернативой конферансу Сережи Ануфриева, постепенно превратившись в отдельную и незаменимую часть шоу. Кикиморой роль Дмитрия Александровича не заканчивалась - у него были еще две любимые вещи: милицейская фуражка и парик, которые он постоянно ­натягивал на себя во время концертов. Иногда по отдельности, иногда вместе. А еще Дмитрий Александрович написал и послал, как мне кажется, самое большое количество записочек «из за­ла» Александру Розенбауму, который дважды выступал перед нами. Записки следующего содер­жания: «Саша, имейте совесть», «Саша, скоро двенадцать», «Саша, имейте в виду, нам тоже после концерта надо ехать домой».

Музыкант

«Познакомились мы в квартире у Андрея Монастырского, там раньше происходили собрания концептуалистов по четвергам: Пригов, Рубинштейн, Кабаков, Сорокин, Некрасов, «Мухоморы». Пригов все время читал свои стихи, упорно - потому что у него был план: написать сколько-то тысяч стихов к какой-то дате или десять тысяч стихов в год, в общем, у него были повышенные социалистические обязательства. А в 1983 году мы чего-то быстро обсудили - и решили вместе выступать. Ну а где мы могли тогда выступать? Только в одном месте: в посольстве Республики Мальты. Там был посол, который окончил здесь Университет дружбы народов, и так как у него жена была из этого же института, он по распределению остался послом. Он носил длинные волосы, устраивал у себя выставки нонконформистов, чтения, все это сопровождалось мальтийскими винами. Скоро все закончилось, пришли гэбэшники, и, несмотря на то что он перед этим покаялся, даже хаер постриг, все равно это его не спасло: его выслали».

Писатель

«Он отличался тем, что замечательно разбирался в классических операх: знал их наизусть, буквально любил, дрожал и восхищался - но ужасно стеснялся того, что он это любит. Поэтому он скрывал это фактически до последних дней своей жизни, это была его секретная страсть - любить классику. Будучи человеком, который, наверное, вторым после Пушкина приблизил поэзию к жизни - благодаря концептуальному акту его поэзия про милиционеров и так далее стала близка и понятна всем, - он, тем не менее, в душе оставался классически воспитанным и хорошо образованным в плане традиционной культуры».

Проза

Дебютный роман Пригова «Живите в Москве» был опубликован в 2000 году. В последующие годы выходят еще три романа: «Только моя Япония», «Ренат и дракон» и «Катя китайская».

Литературовед

«Пригов начал писать романы по нескольким причинам. Во-первых, многие поэты с возрастом испытывают потребность выразить себя в крупной прозаической форме. Во-вторых, Пригова всегда интересовал феномен моды в культуре. Роман стал модным жанром на рубеже 2000-х. До этого шли постоянные разговоры о том, что литература умерла, а в конце девяностых один за другим вышли романы Шишкина и Улицкой, «Generation П» Пелевина и «Голубое сало» Сорокина. Роман стал престижен, как в советское время. Кроме того, для Пригова романы были своеобразным продолжением стихов: это связано с его программой экспансии в разные жанры. Роман хорошо вписался в эту парадигму. Последняя причина - это более глубокая вещь, которую Пригов аналитически понимал и чувствовал интуитивно. Это незавершенная программа русского модерна в культуре: Пригов развивал модернистскую проблематику в постмодернизме. К сожалению, романы Пригова не оценены в должной мере. Особенно «Ренат и дракон» и «Катя китайская». «Только моя Япония» и «Живите в Москве» проще для читателя. Это более хулиганские романы, и потому публика приняла их теплее».

Фотография: Prigov Family Group

Издатель

«Его уникальность определялась тем, что он во многом был человек персонажный. То есть он сознательно выстраивал свою литбиографию как биографию определенного литературного персонажа. У него был Милицанер, а он был такой персонаж Дмитрий Александрович Пригов. Это очень древняя мифология - что между литературой и жизнью никакой разницы нет, и скорее жизнь подражает литературе, чем наоборот. Пригов был типичным носителем этой мифологии, а мифология эта идет еще от Серебряного века - от вот этих всех историй с Блоком, Андреем Белым в «Башне» Вячеслава Иванова. Такая идея, которую они по-разному называли - теургией, преображением жизни при помощи литературы. Пригов во многом вот этой традиции принадлежит - сознательного перепутывания жизни и литературы. Голос, который раздается в его стихах, - это не голос самого Пригова, а голос персонажа: скажем, говорит милиционер - или говорит, например, какой-нибудь … городской».
Марк Липовецкий филолог

«По архиву Пригова очевидно, что в 1990-х его текстовая продуктивность возрастает по крайней мере в десяток раз. И именно в это время он выходит за пределы, становясь «деятелем культуры», как он себя иронически называл. Он занимается перформансами, оперой, снимается в кино, ведет политическую колонку, много выставляется, ездит по все­му миру… С конца 1990-х его очень увлекает идея «новой антропологии». Как изменится культура, когда будет снята проблема конечно­сти человеческого существования - как он по­лагал (и, кажется, был прав), клонирование, со­здание виртуального двойника человеческого ­мозга практически снимут эту проблему. Короче говоря, он очень мощно и разнообразно размышляет о том, как изменяется культура, какие новые субъективности и символические языки она порождает. При этом он далеко выходит за пределы советского опыта и советских языков, становясь вровень с крупнейшими представителями современного неоавангарда».

Философ

«Мне очень за­помнилось выступление Пригова в Лас-Вегасе в 1999 году. Он выступал со своими кричалками - вопил «Евгения Онегина», как кикимора, совершенно истошным голосом, от которого уши хотелось заткнуть. Знаете, есть такая классифи­кация - поэт пути, который находится в постоянном развитии, постоянно меняется, как Лермонтов, и поэт, пребывающий все время в своем космосе, как Тютчев. Мне кажется, что Дмитрий Александрович, несмотря на то что он был очень динамичен в своих отзывах на текущие ситуации, является поэтом именно второго типа. Он пел присущим ему голосом - темы менялись, жанры менялись, а сам он не менялся. У него был жизненный проект, который он выполнил. К этому могло прибавиться еще много чего, но «приговское» все равно бы оставалось неизменным. Меня всегда удивляло, что в публичных чтениях он читал очень ограниченное количество стихотворений. Буквально десять или пятнадцать - стихи про милиционеров, «Куликовскую битву» и так далее. И это притом что он каждый день писал по пять стихотворений и, кажется, поставленную себе задачу - написать 30 000 стихотворений - таки выполнил. Я этого никогда не понимал. Но, возможно, в этом состоял его концептуальный прием: повторять самого себя, тем самым ­затверживая мемы и как можно более глубоко вгоняя их в сознание слушателей».

Смерть

Фотография: из архива «Афиши»

В последний год жизни Пригов планировал совместную акцию с группой «Война»: активисты должны были усадить его в шкаф и затащить на руках на 22 этаж Дома студента на Вернадского. Проект символического вознесения Пригова к небесам так и не был реализован: 16 июля 2007 года он скончался от последствий инфаркта.

Поэт

«Последняя наша встреча случилась накануне того дня, когда он попал в больницу. Попал уже в последний раз. Я помню, что мы посидели с ним в каком-то кафе, выпили пива. Помню, как он рассказывал, что в Москве появилась группа молодых симпатичных людей, делающих совсем новое искусство. И что эти молодые люди затеяли акцию с его участием. То есть собрались поместить его, Дмитрия Алексаныча, в шкаф и поднять его вместе со шкафом на самую верхотуру главного здания МГУ. Не на лифте, нет. По лестнице. И что эта акция намечена прямо буквально на днях. Он обещал позвать ­меня в качестве зрителя.

На следующий день я узнал, что Д.А. в больнице и что шансов совсем мало. То есть их нет. Я спросил у докторицы, которая случайно оказалась моей знакомой: «Что, плохо?» «Плохо», - сказала она. «Ну насколько плохо?» - спросил я. «Настолько», - совсем коротко и совсем понятно ­ответила она. «А сколько еще?» - столь же коротко спросил я. «Дня полтора-два», - ответила она. «Ха, вы его не знаете!» - подумал, но не сказал я.

Когда-то он мне объяснил главную причину его многописания и неумения остановиться передохнуть. «Дело в том, - сказал он, - что я не могу избавиться от ощущения, будто я еду на велосипеде по краю пропасти. Если я перестану крутить педали, то я свалюсь в пропасть».

Он не умер ни через полтора, ни через два дня. Он жил еще целых восемь дней. И я знаю - почему. Он из последних оставшихся сил нажимал на педали».

• Где Третьяковская галерея на Крымском Валу
• Когда до вс 9 ноября
• Купить билеты 300 р., льготный 150 р.

Дмитрий Пригов:

Лебедь, лебедь пролетает

Над советской стороной,

Но и ворон пролетает

Над советской стороной,

Ой, ты, лебедь Ворошилов,

Ой, ты, ворон Берия,

Ой, страна моя, невеста

Вечного доверия.

Иван Толстой: Из автобиографии, как всегда не до конца серьезной:

«Я есть Пригов Дмитрий Александрович, родившийся в нашей столице - городе Москве в районе Патриарших (тогда Пионерских) прудов. Родился давно - 5 ноября 1940 довоенного года. Сейчас (и уже давно) живу в славном Беляево.

В школе учился неплохо. После школы, отработав по тогдашним правилам 2 года на заводе, поступил в Строгановское училище на скульптурное отделение, которое и благополучно окончил. Вернее, не очень благополучно - на один годы был выгнан за формализм, с которым так ярко и пафосно боролся всем памятный Никита Сергеевич Хрущев. До перестройки благополучно работал детским скульптором (совместно со скульптором Орловым лепили мы всяких кудрявых львов, докторов Айболитов и крокодилов Генов). Параллельно интересно и немного рискованно существовали в андерграундном искусстве среди весьма незаурядной кампании московских концептуалистов. После перестройки все стало, более-менее, нормально, регулярно и рутинно.

Литературой начал заниматься довольно поздно. Стихи стал писать только в институте - зачем? Все писали, и я писал. Потом все бросили ради серьезных занятий, а я как-то так по инерции продолжал, продолжал, так что ныне дошел до 36 000 написанных стихотворений (не считая текстов, прозы, статей и рисунков, чье число тоже весьма и весьма немалое).

Вот и все. Если вспомню еще что-нибудь, потом добавлю».

Иван Толстой: Дмитрий Пригов много раз выступал у нашего микрофона. Сегодня мы предлагаем нашим слушателям записи последних лет. Из программы 2004-го года, посвященной абсурду в искусстве. Пригов говорит по телефону из Лондона.

Дмитрий Пригов: Вообще, абсурд - это составляющая часть нашей жизни. То есть, нечто непривычное. Поскольку все люди в разных частях света живут согласно какой-то общей своей отдельно принятой конвенции, договоренности, всякое чужое поведение кажется абсурдным. Приходит человек и начинает говорить на китайском языке. Все давятся со смеху. А в пределах китайской конвенции русский человек воспринимается как дикость. Соответственно, абсурд есть составляющая часть нашей жизни. Но мы живем так тесно, так не вылезая из своей конвенции, что не очень часто встречаемся с действительным абсурдом. И показать человеку, что его неземные и незыблемые принципы есть просто уровень договоренности, - вот это основная стратегия абсурда. Показать, что жизнь гораздо многомернее и не поддается человеческим способам ее регулировать, схватывать и подчинять себе. Это общее основание абсурда. А литературный абсурд возникал не единожды. Он всегда возникает в пределах перенасыщенной культурной и интеллектуальной ситуации, когда люди несколько пресыщаются банальными, тривиальными и наработанными ходами и хотят показать, что вся эта литература и культура есть уже конвенция второго уровня, что она еще более закабаляет человека и приходит к нему как абсолютная истина. И вот задача абсурда показать как некую условность, хрупкость - чуть-чуть надави и она рухнет. Обэриуты возникли на исходе высокого цветения русской культуры 19 века, когда накопилось столько немыслимо всего, одна конвенция опровергала другую конвенцию. И они пришли уже в качестве поставангарда, будучи его наследниками, но тоже несколько смущенные амбициями авангарда стать небесной, социальной и культурной истиной.

Иван Толстой: Собственно, именно поэтому советская власть и предъявляла претензии обэриутам и арестовывала их всех подряд. Поэтому и загубила в лагере Александра Введенского, что он стремился показать условность и неустойчивость этой системы. Ведь отсюда претензии к нему?

Дмитрий Пригов: Конечно. Дело в том, что советская власть сгубила огромное количество людей по разного рода причинам. К обэриутам было, как я понимаю, два рода претензий. Во-первых, потому что их откровенные жесты показа абсурдности вообще любой утопии, системы, впрямую касались претензий советской идеологической системы на тотальное объяснение мира и устройства утопии на земле. И, во-вторых, в такой стилистике, в таком типе письма наиболее проявляется некий свободный жест человека, который делает не то, что ему предписано и дозволено, а то, что ему взбрело в голову. Может быть два подхода - посадить в сумасшедший дом или уничтожить. Тогда был более популярен подход по уничтожению. При поздней советской власти способ помещения людей в психушку превысил количество людей уничтоженных.

Иван Толстой: Дмитрий Александрович, а какие у вас у самого взаимоотношения с обэриутами?

Дмитрий Пригов: Очень хорошие и тесные, поскольку то, чем я занимаюсь, можно назвать третьим возрастом авангарда. Первый - это классический авангард, второй это - обэриуты, третье - это постмодернистское направление. Но конкретно я с обэриутами встретился очень поздно по той причине, что при советской власти источниками информации были те круги, которые владели текстами обэриутов или где блуждали их тексты. Я не был знаком с литературными кругами, а в моих художественных кругах обэриуты обнаружились очень поздно - гораздо позже, чем я начал писать свои соцартовские и концептуальные стихи, которые я вывел из практики визуального искусства. Но когда я познакомился с обэриутами, конечно, меня они потрясли. В основном, мне ближе Хармс, его рассказы. Потому что в поэтических текстах Хармса и Введенского отсутствует тот основной уровень, который для меня очень важен, - уровень заманивания, так называемый уровень анекдотический. Ваня любит Маню, Милиционер и прочее. И в стихах Введенского и Хармса этот уровень практически отсутствует. Он разрушен, демонстративно разрушен. Зато там очень насыщен уровень всяких культурных отсылок, метафизических, философских. Мне ближе всего хармсовские рассказы, которые анекдотичны абсолютно.

Иван Толстой: Дмитрий Пригов из Лондона, по телефону.

Дмитрий Пригов: Шостакович наш, Максим, убежал в страну Германию,

Господи, ну что за мания убегать не к нам, а к ним,

Да к тому же и в Германию. И подумать если правильно,

То симфония отца, ленинградская, направлена против сына подлеца, теперь выходит что.

Иван Толстой: Мифы и репутации. Дмитрий Александрович Пригов у нашего микрофона. Памяти поэта. К 30-летию так называемой бульдозерной выставки в Москве, разогнанной властями в 74-м, я спросил Пригова, как он теперь относится к тому событию?

Иван Толстой: К 30-летию так называемой Бульдозерной выставки в Москве, разогнанной властями в 74-м, я спросил Пригова, как он теперь относится к тому событию.

Дмитрий Пригов: По-разному можно относится к этой акции. Если взять по персоналиям, участвовавшим в этой акции, то из них 90% - это состоявшиеся художники. Участие художника в любой акции - это уже есть, если не культурно-эстетическое событие, то социально-культурное. Поэтому проявление художников в такой социально-культурной сфере всегда было, и оно значимо. По художественной ценности само это мероприятие оценить было невозможно, потому что оно длилось 5 секунд. Думаю, что люди принесли туда работы ничем не хуже тех, которые они до этого выставляли по мастерским, и после этого, в Измайловском парке и на выставке неофициального искусства в ВДНХ. Для окружающих, конечно, соотношение художественности и социальности в этой акции было 1:9. конечно, это была социальная акция. Это было попыткой отстоять место свободного существования художника, право выставляться. Право выставляться имеет такое же значение для всей большой культуры, как и просто спокойно выставленная, никем не замечаемая картина.

Дмитрий Пригов: Почти все участники этой акции мне знакомы. Я был в Москве, но я в ней не участвовал, поскольку круг, к которому я принадлежал, не очень пересекался с кругом, задействованным во всякого рода акциях. Мы жили немножко уединенно. И я не был ни зрителем, ни участником. Я об этом узнал постфактум через несколько дней. Поскольку рассказы были живыми, участники были достаточно близкие друзья (с Комаром и Меламидом я учился, я их знаю со студенческих лет), то неучастие не было никаким ответным культурным жестом. Причем почти все мои близкие друзья и соратники по художественной деятельности не приняли участие в этой акции. Она задействовала несколько другой круг художников.

Иван Толстой: Как вы сейчас интерпретируете поведение тогдашних властей?

Дмитрий Пригов: Это же был тоталитарный режим, он же оценивал не художественную ценность, а разрешенность. Если тебе разрешили выйти на Красную площадь и кричать "Долой Ленина!" - то ты это можешь, а если тебе не разрешили кричать: "Да здравствует Ленин!", то тебя арестуют. У меня был знакомый психиатр на скорой помощи. Их изредка вызывали в приемную Верховного Совета СССР - туда ходили всякие безумцы с какими-то предложениями. Там была такая, по-моему, 6-я комната. И когда становилось понятно, что бороться с ними нельзя, им говорили: "Пройдите в 6-ю комнату, вам там помогут". Он приходил, вызывали перевозку и его увозили. Вот мой приятель пришел на смену и увидел, что в журнале было написано, что причина госпитализации последнего посетителя - "Хотел построить коммунизм". Проблема не в том, что он хотел, а в том, что ему не было дозволено этого хотеть.

Дмитрий Пригов:

Вот американский президент, жаждет он душой второго срока

А простой советский диссидент он и первого не жаждет срока

Что-то к сроку так влечет его? Как ни странно – что и президента,

Всякий в мире на своем посту и не в наших силах преодолеть это.

Иван Толстой: Года два-три назад Дмитрий Пригов участвовал в программе Петра Вайля «Герои времени». Это программа была посвящена Дяде Степе. Возможен ли идеальный милиционер сегодня?

Дмитрий Пригов: Милиция была создана советской властью, и ее историческое существование недолго. Посему в литературе она запечатлелась не очень ярко. Первым опытом введения образа милиционера был не Дядя Степа, а упоминание Маяковского:

«Розовые лица, револьвер желт,
Моя милиция меня бережет».

Дядя Степа явился вторым и гораздо более разработанным образом милиционера в литературе. Но, надо заметить, что он был в детской литературе. А детская литература по статусу своему всегда была недовысокой. Поэтому, если у Маяковского он вступал в ряд с некими воинами, вершителями истории, то у Михалкова в ряд с Крокодилами, Мойдодырами. Вот этот сниженный ряд, при всей высоте фигуры Дяди Степы, не давал ему возможности быть трактуемым как серьезный герой в качестве примера жизненных адаптаций.

Я никогда впрямую сознательно не соотносил. Но, очевидно, бессознательно что-то там было. Мне из Дяди Степы запомнилось единственное - высокий рост. Это такое глядение поверх всех и видение всего насквозь. И спасательная функция некая с высоты понимания закона. Он же спасает не с точки зрения святого духа или джина из бутылки. Он спасает с точки зрения понимания государственной и общечеловеческой нравственности и жизненных ситуаций. Вот эта функция перешла ко мне. У меня было желание явить милиционера в большой, высокой литературе.

Когда создаются такие мифоподобные образы, они должны иметь некие древние корни, чтобы был герой, проходящий через века. На что мог проецироваться милиционер? Он у меня проецировался на средневековых рыцарей, поскольку просто воины не несут функцию восстановления добра, порядка, личного соучастия. А милиционер как раз перенял функцию рыцаря. Он такой страдающий герой. Он понимает, что небесного порядка на земле не может быть, так что он представитель небесного государства. И в этом отношении Дядя Степа частью мог войти в мой образ, только частью, поскольку, по изначальному своему жанровому положению, он не мог подняться до уровня высокой литературы и, в принципе, все всегда с некоей иронией относились к Дяде Степе. А вот чтобы с придыханием и с восторгом взирать, как скажем, на безумного Сида, никто на него не взирал. У меня была идея сделать высокого полумистического героя.

Петр Вайль: Советские дети, каждый второй, третий ребенок в какой-то период своей жизни хотел быть милиционером. Вы хотели быть?

Дмитрий Пригов: Да, да, конечно, хотел. И для меня, и для моего поколения советской эпохи власть, как таковая, была мистифицирована. Это была небесная власть, установленная на земле. И ее представители воспринимались одновременно с ужасом, с придыханием и с восторгом. Это распространялось не только на милиционера, но и на управдома, контролера в троллейбусе. Но милиционер был облечен еще большей властью, потому что носил униформу, которая выделяла его и наделяла дополнительной силой. Он был облечен шкурой государства. Все остальные ходили в обыденных нарядах, и можно было подозревать, что они пьют, едят, совокупляются. А когда милиционер одет в форму, нельзя было представить, что у него есть плотское существование. Вот это истинное явление образа государственности покоряло в нем. Милиционером хотели стать не из-за пайка или чего-то еще, а именно потому, что завораживала вот эта власть покоряющей государственности.

Петр Вайль: Как известно, подавляющее большинство психиатрических больных, страдавших манией преследования в Советском Союзе, были люди, которых преследует всего-навсего участковый милиционер. То есть, милиционера боялись.

Дмитрий Пригов: Милиционер являл собой образ этого всевидящего и всеприсутствующего государства. В этом отношении, он не какой-то взбесившийся Иван Степаныч участковый. Преследует, действительно, государственность. Мне рассказывали, что в сумасшедших домах соответственно историческим эпохам были огромные сначала палаты невест Христовых, потом невест Ленина, потом невест Сталина, потом Хрущева, Брежнева. Я думаю, в более поздние времена, когда стало внедряться диссидентствующее сознание, тогда преследовать стало КГБ, просвечивать лучами и прочее. Но в период до возникновения возможности самостоятельной от государства жизни... Собственно, Солженицын институализировал возможность частного человека существовать в качестве личности творческой и социальной вне государства - созывать на дому пресс-конференции прочее. До этого все проявления были в пределах государства: открытые письма, критика на партсобрании. А после этого пошло диссидентство. И когда началось диссиденство, то, конечно, попытка присоединить эту часть к государству легла на КГБ, а не милицию. Милиция отпала в нормальную зону полицейской функции. А до этого милиция была символом государственности, посему, людей преследовало не КГБ, а милиция.

Петр Вайль: Сейчас милиционер перешел из сферы страха в сферу пренебрежения. Коррумпированность такова, что понятно, что его можно не бояться, потому что его можно купить. И в последние годы все время идет разговор о том, что надо как-то укрепить статус милиционера. Не случайно на всех без исключения каналах российского телевидения появились сериалы, рассказывающие о замечательных милиционерах с человеческими слабостями, но доблестных и достойных. Возможно ли сейчас возрождение Дяди Степы?

Дмитрий Пригов: Проблема уже совсем другая. Поскольку ушло понятие небесного государства, то и не могут быть его небесные представители. Коррумпированное государство - коррумпированная милиция. Государство с неким выстроенным контролем над всеми органами власти - милиция более чиста. Это уже конкретные житейско-демократические проблемы. Я слежу же за милиционерами – я живу напротив Высшей школы милиции, они табунами мимо меня ходят. Конечно, и в форме и во всем произошла эротизация образа милиции. Огромное количество девушек, которые в милицейских костюмах, как в Израиле девушки в военных, смотрятся чрезвычайно эротически. И вот эта вот эротизация этой зоны очень интересна.

Петр Вайль: Не случайно Оксана Федорова стала Мисс Вселенной.

Дмитрий Пригов: Кто автор наиболее популярных сценариев, связанных с милицией? Маринина. Главный герой там Каменская. Если раньше государство наказывало, то сейчас оно соблазняет. Оно соблазняет не только других, но и себя. Поэтому милиция соблазнена деньгами, коррупцией. Эротизация этой зоны очень соответствует времени.

Петр Вайль: Но уже настоящего, модельного героя из милиционера не сделать?

Дмитрий Пригов: Нет, в этом отношения уже зоны геройства переместились. Можно себе представить, что эту зону, скажем, какой-нибудь спортсмен занял, который выражает одновременно и функцию тотальной коммерциализации и одновременно тотальных, предельных человеческих возможностей.

Иван Толстой: Дмитрий Пригов в программе Петра Вайля «Герои времени», посвященной Дяде Степе. Одно из самых известных стихотворений Пригова было посвящено как раз милиционеру.

Дмитрий Пригов:

Когда здесь на посту стоит Милицанер
Ему до Внукова простор весь открывается
На Запад и Восток глядит Милицанер
И пустота за ними открывается
И центр, где стоит Милицанер -
Взгляд на него отвсюду открывается
Отвсюду виден Милиционер
С Востока виден Милиционер
И с Юга виден Милиционер
И с моря виден Милиционер
И с неба виден Милиционер
И с-под земли...
Да он и не скрывается.

В буфете Дома литераторов
Пьет пиво Милиционер
Пьет на обычный свои манер
Не видя даже литераторов

Они же смотрят на него.
Вокруг него светло и пусто.
И все их разные искусства
При нем не значат ничего

Он представляет собой Жизнь,
Явившуюся в форме Долга.
Жизнь кратка, а Искусство долго.
И в схватке побеждает Жизнь

Иван Толстой: Школа, университет, проблемы образования. В этой программе 2004 года принимал участие Дмитрий Пригов.

Иван Толстой: "В начале жизни школу помню я" - это Пушкин. А вы, Дмитрий Александрович?

Дмитрий Пригов: Должен заметить, что у меня детство не запоминающееся. Были три формулы: цвет немаркий, сервис ненавязчивый и детство незапоминающееся. Я отношусь к этому времени. Все эти три определения были в моей жизни. Нечто серое и неразличимое.

Иван Толстой: А где вы учились?

Дмитрий Пригов: В Москве. В такой забавной школе. Это была экспериментальная школа при министерстве чего-то, а руководил ей, что все отмечали непременно, ученик Макаренко - сухой, туберкулезный человек, которого я редко видел в школе.

Иван Толстой: Но горевший педагогическим духом?

Дмитрий Пригов: Скорее всего, не педагогическим, а каким-то таким, как колония для малолетних преступников.

Иван Толстой: Я думаю, что послевоенная школа и должна была походить на такую колонию.

Дмитрий Пригов: Идеалом были кадетские корпуса. Это было раздельное образование, классическая программа. Это была не колония, но жестко-идеологический режим. Там не было ни побоев, ни дедовщины.

Иван Толстой: Дмитрий Александрович, если детство у вас было не запоминающееся, то школа высшая, была ли она маркая для вас?

Дмитрий Пригов: В этом отношении то, с чего начинается моя личная осмысленная память, и я сам стал себя осознавать в какой-то мере не винтиком огромных административных образовательных структур, это именно высшая школа. Это Художественный институт, отделение скульптуры. Нас на этом курсе училось 6 человек. Все отделение было 36 человек, все друг друга знали. Вообще, весь институт был небольшой. И мне посчастливилось учиться с любителями современного искусства, с Комаром и Меламидом, Франциско Инфантэ, Соковым, Косолаповым, Орловым. Это все были мои соученики. Поэтому обучение было замечательным до той поры, пока Хрущев не разгромил выставку в Манеже, и меня не выгнали из института за формализм.

Иван Толстой: Что важнее: выпустить из школы человека, все ящички шкафа которого наполнены какими-то знаниями, или человека, приспособленного к чему-то другому?

Дмитрий Пригов: Дело в том, что вообще, как известно из истории, меняется и система образования, и представление о том, что человек должен знать, какими знаниями оперировать. Системность - не наполнение этих ящиков, а понятие системного подхода к миру. Я не думаю, что советская школа единственно системная. Она имела в виду некую большую, длинную историческую память и наполняла человека знаниями о древнем Риме, о последовательности всех эпох. Как я знаю, западная система образования вообще такой подход отрицает. Но она отрицает его не по причине нежелания или неумения, а по причине понимания человека, антропологически, как совсем другого существа. Она предполагает, что человек должен сам лично что-то понимать, воспринимать. Она его готовит личностно, а не как большой сундук, набитый знаниями. Что лучше, я не знаю. Но, по результатам, скажем, научных достижений, западная система не уступает советской. Я уж не знаю, как судить, по Нобелевским лауреатам или по достижениям науки, но оказывается западный опыт образования не хуже.

Иван Толстой: У вас ведь был опыт преподавания, не так ли? Где и что вы преподавали, а, главное, как?

Дмитрий Пригов: Я занимал самое мизерабельное положение в школе. Я преподавал рисование и черчение. Вы можете себе представить, что на мои уроки детишки приходили оттянуться.

Иван Толстой: Я уж точно приходил оттянуться.

Дмитрий Пригов: Это уже был расцвет эротической свободы в России. Я одну маму ученика пятого класса спросил, почему ее сын не ходит на уроки. Она говорит: "Да какие уроки! Они вообще в школу не ходят, сидят целыми днями целуются дома с девочками". Я же отлично понимал свою роль и просто целыми уроками балагурил. Рисование предмет не столь хитрый. А черчение? Зачем было уже в тех годах несчастным детям черчение, которое уже вообще нигде не применимо? Рисование хоть развивает. А черчение, ну, разве что руку набивает.

Иван Толстой: А что вы преподавали, гайку?

Дмитрий Пригов: Да нет, проекцию, изометрию.

Иван Толстой: И как вы ее преподавали? Душу вкладывали?

Дмитрий Пригов: Душу я, наоборот, пытался сберечь. Там такой разгул был в классе. Детишки все были акселераты, все выше меня на голову. Это был такой удаленный район Москвы. Там все такие барачные жители, бывшие деревенские. Можете представить себе контингент. Он не плохой, и не хороший. Но ему было не до этих тонкостей, которые могли быть внедрены в сознание черчением и рисованием. Это был 67-68 год. Чехословакия.

Иван Толстой: А вы отважились бы своим ученикам, если бы они спросили, что происходит, вы бы отважились что-нибудь сказать?

Дмитрий Пригов: Ясное дело, я был оборонен от этого тем, что они не ведали и знать не хотели про Чехословакию. Но если бы спросили, я бы вряд ли однозначно им ответил. Открытый такой жест, типа призвать их со мной пойти на Красную площадь, я бы не сделал, но вряд ли им однозначно сказал, что контрреволюционеры… Что-нибудь промямлил бы.

Иван Толстой: А в учительской учителя как-то реагировали?

Дмитрий Пригов: Да, конечно, там были все выдержанные учителя и все возмущались. Я просто молчал.

Иван Толстой: Владимир Алексеевич, каков ваш опыт преподавания, что преподавали вы, и что от этого запомнилось?

Я думаю, что если человек интересуется погодой в Бразилии, это редкий человек, но школа ориентируется не на таких. Проблема не в погоде в Бразилии, а в том, что если через такого рода знания образуется некий системный подход к миру, то погода в Бразилии вылетит оттуда, а человек вот эти представления о системности мира сможет перенести в другие области знания и операции в этом мире. Был такой замечательный скульптор Цаплин, он наизусть читал каких-то греков. Он учился в гимназии. Для него мы были неучи, потому что мы не слыхали имена всех греческих поэтов. Как правило, образование предполагает некую социально-адаптивную функцию очень важную. Что, в свое время, способствует продвижению человека наверх, в высшие элитные сферы, оно и важно. Если в свое время фехтование было важно для вхождения в элитное общество, ты должен был фехтовать. И мушкетеры решали судьбы Европы. А сейчас, самое большее, ты станешь чемпионом мира. А судьбы мира решают толстые люди, сидящие задами в креслах и нажимающие кнопки. В этом отношении, образование не оторвано от мира. Нет абсолютного образования потому, что оно невозможно в принципе, как и абсолютный человек. Каждая эпоха выдвигает свой идеал человека, свой идеал социальных адаптаций, и образование, тем или иным способом, этому способствует.

Иван Толстой: Сушатели звонят и высказывают свое несогласие, даже социально-психологическое раздражение по отношению к сегодняшней школе и к сегодняшней молодежи. С вашей точки зрения, в чем основа этого раздражения, что изменилось такое за эти годы? Почему сегодня дрянь, а вчера было хорошо?

Дмитрий Пригов: Вы знаете, по моему один из самых древних египетских текстов был обнаружен, где написано, что все идет к упадку, что молодежь у нас дрянь по сравнению с прошлым. Это первый механизм. А во-вторых, во времена серьезных сломов меняется социо-культурный стереотип поведения. Все знания, весь опыт, все привычки и идеалы, могущие быть применимы в прошлом, сейчас почти не работают. Крах некоего собственного типа жизни и идеалов воспринимается как крах всего святого, а не как крах своей личной системы. Я не знаю, с какими людьми встречаются эти люди в институтах, я встречаюсь с людьми, которые меня поражают уровнем образованности и интеллектуализма, который, в их возрасте, мне был просто недоступен и неведом. Конечно, уходят большие области знаний, как греко-римская литература. Но пришла та область, в которой я совершенно невежественен - компьютерные технологии. Конечно, хорошо знать, где находится Ватерлоо, но, в принципе, когда ты оперируешь поисковой системой Гугл, ты можешь узнать, где Ватерлоо находится. Проблема не в знании - пустое знание ничего не дает, проблема необходимого поиска знаний. Если ты владеешь поиском знаний, ты обнаружишь все, что угодно. А если не владеешь, ты одно это Ватерлоо и знаешь. Поэтому в наше время открылись огромные области знаний и активность, которых в предыдущее время не было. И у людей предыдущей культуры нет даже механизма, чтобы понять эту область, поэтому для них она пуста. Им кажется, что если человек не имеет их знаний, то он вообще ничего не знает.

Иван Толстой: Цикл Герои времени. Ведущий Петр Вайль спросил своего собеседника, в какой ряд он помещает для себя книгу о Мересьеве «Повесть о настоящем человеке»?

Дмитрий Пригов: Она легла в такой огромный ряд, компендиум всех военно-геройских произведений. Про Александра Матросова, про Гулю Королеву, я уж не знаю, слыхали ли вы эти книги - «Четвертая высота», «Улица младшего сына», «Черемыш - брат героя», «Молодая гвардия». Единственное, что среди всех этих героев Мересьев был истинным героем, был человеком в самом социально-ответственном возрасте и в самом соку. Все остальные были какие-то герои-подростки, которые не дожили до акмэ своей жизни. Фильм, надо сказать, произвел меньшее впечатление, но по той причине, что кинематограф, хоть и был главнейшим из искусств, книги были более распространены. В кино надо было куда-то ходить, кинотеатры встречались достаточно редко, от моего дома километр надо было идти. Мне возвратился Мересьев в очень нехитром, но странном виде. У нас был такой семинар долгое время, собирались мы в доме доктора Чачко, который сейчас уже уехал из Москвы. У него была огромная квартира и замечательное собрание всяких графоманских текстов. Самый старый - письмо тысяча восемьсот какого-то года. Это письмо на имя начальника какого-то казацкого то ли полковника, то ли кого-то, который говорил, что у него солдаты не служат, потому что через Оку остановился огромный балаган проституток, и солдаты переплывают туда и не являются на службу. Замечательным языком написано, канцелярским языком середины 19-го века. А была такая маленькая у него страничка, где сочинение какого-то мальчика, наверное, моего поколения, из западной Украины, посвященное Мересьеву. Начиналось так: «Он сосал шишки и пер к нашим ребятам. Он пер, и пер, а когда наши ребята его нашли, ему отрезали ноги». Вот потрясающий короткий пересказ меня потряс. Надо сказать, что не меньше, чем в свое время сам образ Мересьева. И действительно, вот это «пер, пер к нашим ребятам и сосал шишки» - вот, что попало в память впечатлительной детской души.

Петр Вайль: В дальнейшем, или тогда же возник издевательский черный стишок-загадка – «Ползет, шишку грызет. Кто такой?». И интересно, что наши отрезали ноги.

Дмитрий Пригов: Дело в том, что в основе, наверное, лежал реальный случай. В этом случае нет ничего запредельно невозможного. Проблема не в том, что это выдуманный случай, а в том, как его внедряли в сознание. Потому что уже очень скоро в нашей школьной среде появился такой анекдот, как он пер к нашим ребятам, голодал, отрезал одну ногу, съел, потом опять голод, отрезал вторую ногу, съел, отрезал третью ногу, заметил, что она чужая и понял, что он дошел до наших ребят. Вообще такое применяют понятие - «двоемыслие». Я бы это определил не так, а как такое мерцающее сознание. Одновременно, скажем, «Кубанские казаки», люди смотрели, знали, что этого нет, но, одновременно, они смотрели и знали, что это есть. И вот это мерцающее сознание власть как использовала? Она просто неожиданно останавливала кадр на какой-то части этого мерцающего сознания. Вдруг предполагалась, что это лакировка действительности, и люди частью своего мерцающего сознания понимали, что этого нет. Потом, если кто-то говорил, что этого нет, то говорили, что это очернители советской жизни. Да, действительно, кубанские, все нормально, как в жизни. Вся энергетика власти была направлена на создание этого состояния мерцающего сознания в обществе. Почему-то же самое Мересьев. Ну, чего там невозможного? В конце концов, пределы человеческого энтузиазма и его силы неисповедимы.

Петр Вайль: Это описано Джеком Лондоном.

Дмитрий Пригов: Конечно, научился танцевать, научился летать. Наверное, это возможно. Но в то же время, по причине оторванности этого уже от самого реального сюжета и внедрения этого в качестве чуть ли не обязательного сюжета, чуть ли не беги, отрезай ноги и заказывай костыли, на которых ты должен плясать, это уже из разряда такой невозможности. Посему это плавающее сознание очень характерно было для меня. Я, например, все-таки продукт советской власти, я был готов поверить в любую часть и в то, что это нереально, и в то, что это реально, и в то, что это враг народа, и не враг. Я помню, у нас было комсомольское собрание, одного мальчика чуть не исключили из комсомола из-за того, что он сказал, что в Америке тоже есть неплохие машины. Он в кино где-то это увидел. Ему сказали: «Раз там неплохие машины, а у нас, значит, плохие?». Он говорит: «Да я не говорил». «Но ты же не сказал, что у нас хорошие машины, а там плохие». И вот начиналась казуистика. И очень легко человек сваливался в эту сторону, легко было манипулировать.

Петр Вайль: Принято считать, что есть какие-то периоды в мировой истории колоссального расцвета искусства. И называется классическая Греция эпохи Перикла, первый век Августа в древнем Риме, флорентийское Возрождение, елизаветинский период в Англии. Но, конечно, ничто не сравнится с тем, которое было в 30-40-50-е при советской власти, потому что действительно была создана параллельная реальность, в которой существовали не какая-то горстка придворных людей, а десятки миллионов.

Дмитрий Пригов: Тут трудно сказать, надо различать. Есть социо-культурный проект искусства. Если считать задачей искусства создание неких фантомов, то да. Но если считать искусство в качестве образования неких личностных моделей поведения художнических, являющих свободу, независимость, то в этом отношении искусства не было. Потому что был социо-культурный проект. И когда советским писателям предъявляют претензии, что они безличные, то в этом отношении не совсем понимают то, что называется проект. Потому что задача советского писателя и была стать как можно менее мешающим, прозрачным настолько, чтобы эта высшая идея сквозь него транслировалась без помех. Его этика художественного поведения и была безличной. Поэтому эти эпохи несравнимы.

Петр Вайль: Что происходило и происходит по сей день с Великой войной, для всего мира Великая война - это Первая мировая, а для России Великая война, разумеется, Великая Отечественная, Вторая мировая. Что происходит с ней в отражении искусства?

Дмитрий Пригов: Она, конечно, долго была в зоне каждодневной актуальности. Но в советском сознании вообще зона актуальности была огромная. Там можно было одинаковой слезой плакать об умершей вчера твоей матери и о несчастном Пушкине, убитом на дуэли два века назад. В этом отношении актуальность войны была не в качестве исторической памяти, а в качестве каждодневной актуальности, потому что вся пресса и вообще весь фон пропагандистский подавал это как не то, что вчера случившееся, а как что-то, случающееся сейчас.

Петр Вайль: Евангельская трагедия, повторяющаяся ежедневно.

Дмитрий Пригов: Да. Эта перенасыщенность, естественно, утомила сознание, и как только появилась первая возможность отторгнуть это в историю, то это и отторгнулось. Вы помните анекдот, как сидит молодой человек в автобусе и над ним стоит инвалид, который говорит: «Вот, я ногу потерял, а тут молодежь сидит, а в 41-м мне ногу оторвало…». Молодой человек говорит: «Папаша, я в 41-м не езжу». Так что, действительно, это отражает разорванность исторической памяти. То это было каждодневной актуальностью, а то у человека вообще отсутствует понятие, что такое 41-й. В качестве исторического факта ему нужно объяснить, и он поймет, о чем речь. С 1941 по 1945 была Великая Отечественная война. Он говорит: Ах, да, да, да… Но эта ее актуальность, когда по минимальному опознавательному знаку актуализируется картина, это уже отпало. И я думаю, что для многих она вышла из зоны актуальности по причине отторжения травмирующего опыта даже не войны, а навязывания войны, как актуальной. Посему вообще в нынешних произведениях, я уж не говорю о стихах, которые, конечно, исключительно персонализированы, исповедальны и имеют опыт только с реально пережитым человеческим опытом, но даже в прозе я очень давно не встречал каких-то вещей, посвященных войне. В качестве больших эпопей упоминается опыт родителей, кто-то там участвовал в войне, но точно так же мог упоминаться опыт Первой мировой войны, который полностью вытеснен из истории России, и до сих пор она не существует. Это поразительно, потому что когда приезжаешь на Запад и когда говорят о Великой войне, ты сначала не до конца понимаешь, о чем речь идет, а, оказывается, травматический опыт Первой мировой войны для запада гораздо существеннее.

Петр Вайль: И, как вы прекрасно знаете, в каждом европейском городе обязательно есть памятник.

Дмитрий Пригов: И внизу добавлены павшие во Второй мировой войне.

Петр Вайль: А в России это, конечно, было вытеснено революцией и гражданской войной.

Дмитрий Пригов: Для России травматический опыт гражданской войны и революции настолько сильный, что даже не надо было особых усилий пропагандистских предпринимать. Действительно, это отошло в сторону, не говоря уже, что травматический опыт всяких коллективизацией, индустриализацией, посадок, актуальность их была так высока, что Первая мировая война отвалилась на уровень Пунических греческих войн.

Петр Вайль: То, что великий роман о Великой войне создается с каким-то временным отставанием, это совершенно понятно. Скажем, три всемирно знаменитых книги о Первой мировой войне в разных странах появились в один год - 1929-й. Это «На западном фронте без перемен» Ремарка, «Прощай оружие» Хемингуэя и «Смерть героя» Олдингтона. В России роман, большой, настоящий роман о Великой Отечественной войне при советской власти не появился более или менее по понятным причинам.

Дмитрий Пригов: «Живые и мертвые», например.

Петр Вайль: Но все-таки эта книга, мягко говоря, низких литературных качеств. Ее не поставишь рядом с «Тихим Доном» или «Войной и миром».

Дмитрий Пригов: Возможно, но еще раз говорю, что при советской власти был совсем другой социо-культурный проект писательский.

Петр Вайль: Да, всей правды, по определению, нельзя было сказать, поскольку война была святость. А что происходит сейчас? Это что, утрата актуализации? Почему сейчас бы не написать настоящий, большой роман о войне, правдивый?

Дмитрий Пригов: Вопрос справедливый. Есть, по-моему, две причины, которые, на мой взгляд, пока делают это невозможным. Если раньше биологическое поколение совпадало с культурным поколением, то сейчас культурное поколение отличается от биологического. Культурному поколению лет десять. Соответственно, от войны нас отделяет не, как Льва Толстого, - одно поколение, а несколько поколений. Действительно, эта война для культурной памяти это что-то такое типа войн Ивана Грозного и взятия Казани. Это одна причина. Вторая причина, скажем, если взять Толстого или даже начало ХХ века, литература тогда была основной зоной реализации человеческой культурной памяти. Сейчас возможны фильмы, новые фильмы, пересматривающие или как-то по-новому трактующие войну. Но вряд ли в пределах литературы возможны такие эпические описания. Потому что война не терпит никакого другого описания, кроме эпического. Лирический опыт так и остается частью личных переживаний. Посему, я думаю, что в литературе сейчас практически это невозможно. Возможен роман жанра фэнтези, женский роман, куда война входит составной частью биографии героя. Но не эпопея типа «Война и мир».

Петр Вайль: Вот, условно говоря, Олег Меньшиков – Алексей Мересьев. Без иронии. Возможно ли это?

Дмитрий Пригов: Для того, чтобы поставить «Трою», нужно было… Это же ремейк. Это не что Брэд Пит, в качестве Ахилла, бродит по Нью-Йорку. Это во вполне конкретных ситуациях. Конечно, такого рода исторические эпосы вполне воспроизводимы. То же самое, можно поставить фильм про войну, где ползет этот Мересьев. Но реально перенести Мересьева в наше время и сделать из него актуального героя… Нужно постараться, сняв с него все российско-советские коннотации, сделать героем современным, среди каких-то мафиозных группировок, ему во время взрыва отрывает ноги, тогда он может быть героем. Но реальное перенесение героя той эпохи в наше время, я думаю, это не реализуемая вещь.

Родился 5 ноября 1940 в Москве, в семье инженера и пианистки. После окончания школы два года работал слесарем на заводе. В 1959–1966 учился в Московском высшем художественно-промышленном училище (быв. Строгановское) по отделению скульптуры. С 1966 по 1974 работал в архитектурном управлении Москвы. С 1975 – член Союза художников СССР. С 1989 – участник московского Клуба Авангардистов (КЛАВА).

Стихи начал писать с 1956. В 1970–1980-е его произведения печатали за рубежом в эмигрантских журналах США (альманах «Каталог»), Франции (журнал «А–Я») и Германии, а также в отечественных неподцензурных изданиях. Свои тексты исполнял преимущественно в буффонадной и экзальтированной манере, почти кликушеской. В 1986 направлялся на принудительное лечение в психиатрическую клинику, откуда был скоро освобожден благодаря протестам деятелей культуры внутри страны (Б.Ахмадулина) и за рубежом. На родине начал публиковаться только во времена перестройки, с 1989. Печатался в журналах «Знамя», «Огонек», «Митин журнал», «Московский вестник», «Вестник новой литературы», «Новое литературное обозрение» и др. С 1990 – член Союза писателей СССР; с 1992 – член Пен-Клуба. С конца 1980-х периодически приглашается с литературными и музыкальными номерами в различных телевизионные программы. С 1990 изданы более десятка стихотворных сборников, несколько книг прозы – романы , 2000, Только моя Япония , 2001; книга интервью Говорит Д.А.Пригов (2001).

Лауреат Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера, которая вручается в Германии в Гамбурге (1993), стипендиат Академии искусств Германии (ДААД, Немецкой службы академических обменов).

Помимо сугубо литературной деятельности, Пригов написал большое число графических работ, коллажей, инсталляций, перформансов. Член Союза Художников СССР с 1975. Примерно с этого же времени участник изобразительных и литературных андеграундных акций, а с 1980 его скульптурные работы выставляются за рубежом. Первая персональная выставка – в 1988 в Struve Gallery (Чикаго). Участвовал также в различных музыкальных (группа «Среднерусская возвышенность», совместные работы с композитором Сергеем Летовым и др.) и театральных проектах. С 1999 (общероссийский фестиваль-конкурс «Культурный герой») активно привлекается к участию в руководстве и в жюри различных фестивальных проектов.

КОНЦЕПТУАЛИЗМ

Является, наряду с Ильей Кабаковым, Всеволодом Некрасовым, Львом Рубинштейном, Франциско Инфантэ и Владимиром Сорокиным одним из основателей и идеологов русского концептуального искусства, или московского романтического концептуализма (как в его литературном, так и в изобразительном ответвлениях). Концептуализм – направление в искусстве, придающее приоритетное значение не качеству исполнения произведения, а смысловой оснащенности и новизне его концепции, или концепта.

ИМИДЖИ

В этом плане Пригов акцентирует внимание на моменте формирования и поддержания литератором своего «поэтического имиджа», который возводится в ранг основополагающего элемента индивидуальной творческой системы. Он часто говорит о стратегиях, жестах, конструировании имиджа и т.п.

В течение ряда лет он примерял к себе самые разнообразные имиджи, как традиционные, так и «новаторские» – поэта-глашатая, поэта-резонера, поэта-кликуши, поэта-мистагога (пророка, мистического лидера), и т.д.

Одним из постоянных индивидуальных элементов имиджа Пригова является его литературное имя – Дмитрий Александрович (в какие-то периоды – Дмитрий Алексаныч) Пригов, в котором обязательно употребление отчества «по определению».

Стоит оговориться, что само по себе внимание к имиджу и жесту не может однозначно служить характеристикой концептуализма. По словам М.Л.Гаспарова, «только в доромантическую эпоху, чтобы быть поэтом, достаточно было писать хорошие стихи. Начиная с романтизма – а особенно в нашем веке – „быть поэтом" стало особой заботой, и старания писателей создавать свой собственный образ достигли ювелирной изощренности. В 19 в. искуснее всего это делал Лермонтов, а в 20 в. еще искуснее – Анна Ахматова». Однако Пригов делает эту традицию абсолютно самоценной, доводит ее до логического завершения, а в каких-то случаях – до абсурда.

ОСМЫСЛЕНИЕ СЕБЯ И ЭПОХИ

Интеллектуальная деятельность Пригова включает в себя гипертрофированный элемент рефлексии, он осмысливает не только любые свои художественные и даже бытовые жесты, но и их контекст, ситуационный и исторический. Он стремился привнести ощущение ясности, понимания того, что происходит. Он утверждал: «мы присутствуем при очень сложном комплексе конца трех проектов. Первый проект – это секулярное искусство возрожденческое; второй проект, заканчивающийся, – это высокое и властное искусство просвещения, и третий проект, заканчивающийся, – это персоналистское искусство авангарда, родившееся в 20 в. Дело в том, что эти три проекта, совпавшие и сошедшиеся как в острие в конце нашего века, породили именно это странное ощущение кризиса и в то же время абсолютной свободы, т.е. – нет в практике художника такого противостояния какому-либо из проектов, как скажем, в начале авангардного искусства – сбросить Пушкина с конца современности. Нынче такие проблемы вряд ли возможны».

Следствием постоянных рефлексивных усилий Пригова является почти обязательная философская подкладка, «подстилаемая» им под свои произведения. Так, известный в 1970-е стихотворный цикл о «Милицанере» подразумевает, по заявлениям автора, осмысление роди государства в жизни человека, государства, олицетворяемого сотрудниками органов правопорядка. В цикле стихов Тараканомахия якобы раскрывается «древнее хтоническое, низменное начало», привносимое в нашу жизнь домашними насекомыми.

БЕСКОНЕЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Пригов постоянно экспериментировал со стилями, жанрами, отдельными художественными и просто техническими приемами. Важной особенностью его творчества – склонность к соединению новаторских художественных практик с обыденной жизнью, с масскультом, даже китчем, что иногда производило ошеломляющий эффект.

Помимо написания собственных оригинальных произведений, Пригов нередко трансформировал тексты других авторов – от умерших классиков до малоизвестных современных графоманов. Переделка текста могла идти на самом разном уровне и зачастую носила не только эстетический, но и идеологический характер. В начале 1990-х Пригов сделал самиздатское издание пушкинского романа Евгения Онегин, заменив в нем все прилагательные на эпитеты «безумный» и «неземной»; он утверждал, будто произвел «лермонтизацию Пушкина». В клубной среде популярностью пользоваллись приговские «мантры» – чтение нараспев, с подвыванием, произведений русской и мировой классики, в стиле буддистских или мусульманских песнопений.

Постоянные переходы из одного вида искусства в другой, из жанра в жанр осмысливались самим Приговым как жизненная уловка: «мания преследования, мания менять имиджи, род деятельности, открывать все новые кусочки территории, куда можно убежать, где каждый следующий участок, на котором ты замечен и который может быть идентифицирован с тобой, моментально покидается. Поэтому когда мне говорят: ты художник, я отвечаю: нет-нет, я поэт, а когда мне говорят: ты поэт, я говорю: ну да, я поэт, но вообще-то я художник...»

Экспериментаторство Пригова, постоянные поиски нового позволили ему добавить в литературный обиход множество по большей части курьезных «новшеств». Так, в 1970-е, одновременно или несколько раньше ужгородского поэта Феликса Кривина, он вводит в поэтическую лексику термин «дистрофик», т.е. стихотворение из двух строф – как ни странно, в истории литературоведения специального понятия для этой поэтической формы до сих пор не существовало. Среди «нововведений» Пригова есть как минимум одно важное добавление к арсеналу художественных средств стихотворца. Филологом Андреем Зориным выделена в поэтическом инструментарии Пригова т.н. приговская строка – сверхсхемная, часто укорочена и с искаженным ритмом строка, добавляемая в конце стихотворения после достижения текстом строфической, синтаксической, ритмической завершенности, – как бы «довесок» к основному тексту. Случаи применения такой строки встречались и ранее, но именно Пригов сделал ее устойчивым художественным приемом. При прочтении автором она обычно выделялась интонационно – произнося ее как бы на спаде, упавшим или как бы неожиданно усталым голосом, либо со вкрадчивым понижением тона.

МЕГАЛОМАНИЯ

Согласно приговской художественной системе, отдельным произведением является не стихотворение, а скорее стихотворный цикл, целая книга; этим отчасти объясняется одна из главных особенностей творчества Пригова – ориентация на «валовый поэтический продукт». В плане количественных характеристик он невероятно плодовит, в начале 1990-х им была поставлена фантастическая задача – написать к 2000-му 24 000 стихотворений: «24 тысячи – это по стихотворению на каждый месяц предыдущих двух тысяч лет и соответственно на каждый месяц наступающих. Вот такой проект на четыре тысячи лет: есть идеальный поэт, есть идеальное будущее, есть идеальный читатель, есть идеальный издатель» (Пригов Д.А. Я идеальный поэт своего времени ). Стихотворения писались им ежедневно, значительная часть их была издана автором микроскопическим тиражом в несколько экземпляров на пишущей машинке, которую он неизменно предпочитал компьютеру.

«Моя задача – как можно быстрее забыть написанное стихотворение, потому что при таком количестве написанного, если оно все будет сидеть в башке, не получится следующего», – признавался автор. В качестве обоснования своей дикой производительности автор приводил и «долго царствовавший русский культурный менталитет. Это постоянное ощущение катастрофы, стояния на краю пропасти, отчего возникает желание эту пропасть срочно чем-то заполнить, закидать, не важно, чем – домашним скарбом, чугунными болванками (с производства), – нужно беспрерывно и монотонно что-то кидать в эту пропасть. И вот оказывается, что реактивной силой этого кидания ты только и удерживаешься от падения вниз. Поэтому здесь главное не качество сделанного, не точность удара, а беспрерывное движение».

Пригов писал в основном циклами, коих создал несметное количество: Азбуки , Стратификации , Про мертвецов , Красавица и герой , Дети как жертвы сексуальных домогательств , Страна встреч с медведем и не только с ним , Дитя и смерть , Дистрофики и т.д.

Стремление к планомерному перенесению в текст вещей и явлений мира при фактически чудовищном числе созданных произведений привело автора к тому, что ему было сложно найти тему, которая не была бы им ранее затронута. У него всегда находились один-два сонета-иллюстрации или стихотворения для круглого стола абсолютно любой тематики. По мнению В.Курицына, «Пpигов осуществил гениальную интуицию соцpеализма – сделал искусство полностью плановым. Но так как соцpеализм мыслит себя в качестве веpшины миpового искусства, так и постсоветский жест легко замыкается на вечности – на мифе Великого Тpуда, на ответственности за каждый месяц истоpии всего человечества…».

Универсальность творческой личности Пригова вынуждала критиков и культурологов приискивать для него аналогии, «пары» среди пантеона русской и мировой литературы. В статье Год без Бродского тот же В.Курицын раскрывал параллели и противопоставления Пригова и И.Бродского – наиболее, на его взгляд, масштабных, и в чем-то взаимно полярных, поэтических фигур современной эпохи.

ОТРИЦАНИЕ ПРИГОВА

Неукротимая, даже несколько безумная созидательная энергия приговского творчества подталкивала критиков обыгрывать это его качество как центральное и определяющее (на круглом столе «Грызуны в литературе» 8 ноября 2000 Пригов был представлен, по ассоциации с известным свойством кроликов, как «самый плодовитый русский литератор»). Вообще, приговское творчество давало богатую пищу не только для художественных и искусствоведческих интерпретаций, но и для разнообразной и во многом противоречивой, ввиду своей многоплановости и многозначности, критики со стороны других авторов. Вероятно, это был и наиболее критикуемым русским литератором.

В журналистских публикациях о Пригове сплошь и рядом встречаются упрощенные, редуцирующие интерпретации его поэтики: «ироническое обыгрывание советских штампов, абсурдизм, черный юмор». Такое видение приговского творчества, формально безукоризненное низведение его многоуровневой структуры до простых схем характерно зачастую не только для дале ких от современного искусства публицистов, но и для коллег по литературному цеху, известных и авторитетных интеллектуалов.

Так поэт Виктор Кривулин писал: «В конце 80-х мода на концептуализм захватывает и русскую провинцию. Пригов и Рубинштейн опознаются как ключевые культурные герои эпохи распада Большого Советского Мифа. Пригов пришел в поэзию из изобразительного искусства, перенеся в свои тексты приемы коллажирования и чисто инсталляционные принципы работы с готовыми вещами («ready made»). В качестве таких «готовых вещей» он использует хрестоматийные тексты, клишированные идеологические формулы, ритуальные словесные жесты. Его поэзия абсолютно лишена лирического субъекта, это набор высказываний, восходящих якобы к усредненному советскому человечку, микроскопическому наследнику гоголевского Акакия Акакия Башмачкина. Пригов говорит обо всем, не умолкая ни на секунду, с пародийной серьезностью откликаясь на любые актуальные ситуации и обнаруживая при этом тотальную бессодержательность самого процесса поэтического говорения. (Полвека русской поэзии. Предисловие к Антологии новейшей русской поэзии – Милан, 2000).

«Умный Пригов может доходчиво растоловать смысл своих принципиально бессмысленных сочинений, ставя рекорд надувательства», – пишет критик Станислав Рассадин.

С большим сочувствием высказывается литературовед О.Лекманов: «…Д.А.Пригов, как и Владимир Сорокин – стал добровольной жертвой собственных экспериментов, – эстетических, и этических – обозначив край, далее коего идти нельзя, за который можно только заглянуть».

Между тем, неискушенный читатель может найти в приговских текстах и отражение жизни, и искренне чувство (или, возможно, удачную его имитацию).

Издания: Слезы геральдической души, 1990; Пятьдсят капелек крови , 1993; Явление стиха после его смерти , 1995; Запредельные любовники , 1995; Сборник предуведомлений к разнообразным вещам , «Ad Marginem», 1995; Дмитрий Александрович Пригов. Собрание стихов , в двух томах, Wiener Slawistischer Almanach, Вена, 1997; Написанное с 1975 по 1989 , 1997; Советские тексты , 1997; Евгений Онегин , 1998; Живите в Москве. Рукопись на правах романа , 2000; Только моя Япония , 2001; Исчисления и установления. Стратификационные и конвертационные тексты , 2001.